Сначала читаем программку, красивую, серьезную: «The great Gatsby», «Show Ballet». «Самый титулованный танцовщик в мире»...». Хореограф Дуайт Роден создает постановки для разных артистов, объединяя мир балета, современного танца и шоу-бизнеса». На другой странице – новые блестки рекламной виртуозности: «Этот новаторский проект способный удивить как неискушенную танцем публику, так и зрителей, не интересующихся этим видом искусства». Вообще-то, нельзя быть «искушенным танцем», можно быть искушенным в чем–то, например, в профессии, в оболванивании, в обольщении... «Интересующуюся» - проверочное слово интерес. Ладно. Сойдемся на том, что правила языка весьма подвижны, что есть (возможно!) опечатки, что организаторы вправе сами назначать «самых титулованных» и делать энергетический коктейль из балета и шоу- бизнеса. Их право, их риск. И вот мы смотрим «Великого Гэтсби», того, которого сыграл Ди Каприо, того, о котором написал свою книгу Скотт Фицджеральд.

Итак, Тель-Авив, «Гейхал а-Тарбут», на заднике сцены – видеоряд, выстроенный вроде с учетом разных целей постановки: представление участников (правда, фамилий не видно, имен героев тоже), показ настроенческих фото, воды, броды, бокалы, в которых светится-плещется зелье, пары на фоне неба, пара на фоне мужского портрета – где-то между его печенью и шеей... Видеоряда явно много, слишком. Мне кажется, правило, задача всех использованных приемов в спектакле - помочь актеру, выявить какие-то дополнительные аспекты, акцентировать мысль или пластический штрих. А в данном случае все мешает, затмевает, уводит взгляд от танцовщиков. Подавляет его. История Гэтсби никак не рассказывается, просто ее нет. Связать происходящее на сцене с историей, описанной Фицджеральдом, никак невозможно. И дуэты, и вариации, и массовые танцы, и томное стремление безымянных и непознаваемых героев к любви и упоительным поцелуям после музыки (тут , почему-то, именно так происходит, так задумано?) весьма абстрактны. Эта танцевальная рапсодия могла бы носить любое название. Да и как, на самом деле, передать, что она «шокирована словами» о «нечестно нажитом богатстве»...Вот уж непосильная для танца задача...Программка доносит до нас – очень тяжеловесно и неуклюже – фабулу, перипетии сюжета, его основные вехи, хотя связать их с танцевальным текстом не представляется возможным, они не связываются. Но все равно сюжет, рассказ – это не сверхзадача театра, в котором не говорят, а двигаются. И слово здесь претворено в жест, полет, пластическую формулу. И тут надо сказать о хореографе. Дуайт Роден изыскал настолько не выразительные способы донести хоть какую-то идею, что самым эффектным из них можно назвать воздетые в оргастическом порыве табуретки. Табуретки живут полной жизнью, их строят и ими защищаются. Они щиты, и они троны. Они просторы, мебель в барах - и просто лишняя мебель. Ну и ладно... Из приемов танца весьма характерны для этого спектакля странный, беспомощно-многозначительный язык рук. Этакая стенограмма-код. Руки смыкаются в замок, потом много однотипных круговых движений. Чем- то напоминает старую производственную гимнастику. Еще партнеры очень яростно и брезгливо отбрасывают партнерш (видимо, время ВеликойДепрессии в Америке, о котором и написана эта история, не способствовало, по мнению хореографа, деликатности и рыцарственному обращению с дамами. Дамы, как и кавалеры, не всегда синхронны, хотя молоды и хороши собой. И солисты тоже хороши собой, а заодно и техничны. Они все - и Денис Матвиенко, и Станислав Скрынник, и Алексей Тютюнник, и Клиффорд Уильямс, и Анастасия Матвиенко - стараются. Жаль, что им совершенно нечего танцевать. Не про что. И поэтому явление, художественный факт не состоялись. А теперь о том, что необходимо, чтобы постановка такого жанра состоялась. О музыке. С этим вообще ничего не получилось. Музыка Константина Меладзе выглядит, как безстильный и пестрый ковер, из которого торчат разнородные нитки. Кого тут только нет! Задачка для меломанов и музыковедов. Просто практикум по музыкальной литературе. Куски музыки обрываются на каких-то неустойчивых звуках – и подчас танцующие начинают и заканчивают сцену на полной тишине. Хотя, честно скажу, это не портит, потому как уже некуда.

И еще в «Великом Гэтсби» откуда-то с колосников падают конфетти. Они и кровь, они и сияние большого города. И – подъем чувств в любовной сцене. Жаль, этот прием уже так избит и стар, что о нем не стоит и говорить. Снова открываю программку. Чудной это все-таки документ. Очень странно ездить в город «развлекаться двумя машинами». Это как, разбирать и собирать? Или еще как-то? Или они просто поехали НА ДВУХ машинах? Читаем дальше: «Ключевой идеей «The great Gatsby», является выход за рамки балета». И создателям данного шоу-фантазма это без сомнения удалось. Вышли, и еще как!

Инна Шейхатович

На правах рекламы