Ансамбль «Бат-Шева», «Хора»… Своеобычный стиль, язык. Охад Нахарин пишет одиннадцатью телами текст под названием «Хора». Одиннадцать танцовщиков на зеленом фоне. И оторваться от происходящего на сцене невозможно. Зеленая поляна - и люди на ней. Герметичная и простая ситуация. Никто не уходит, никто не добавляется. На одном дыхании - и с большим количеством вопросов.

Охад Нахарин вдохновился поразительными экспериментами одного из отцов-основателей направления электронной музыки, японского кудесника Исао Томита, который пропустил гениальные хиты мировой музыки через зеленую листву электронного сада. Получилась музыка в космосе, живые ветви мелодий, которые преобразились и стали сегодняшними.

Одиннадцать солистов живут в плавильной печи. Здесь и лирика, и бурное смятение самого высокого накала. И никакой суеты. Никакой имитации значительности. Как дается эта благородная простота, помноженная на полное сосредоточенности погружение в стихию движения, абсолютная тайна. Артисты «Бат-Шевы» - особая секта. Ее обряды ясны, гармоничны, таинственны. Танцующие не иллюстрируют музыку, не стремятся передать ее характер и драматургию - музыка возникает, льется из электронного солнца. Музыка как иллюстрация к этому обряду-танцу. А танец - лавина организованного пластического мышления. И оно никак не приложение к классическому балету, не трансформированный балетный язык. Ростковая точка, его источник, Кастильский ключ «Хоры» не в балете. Его религия, его Книга бытия иная. Андрогинные, сильные, наделенные решительностью и плотью греческих дискоболов танцовщики рассказывают мир. О мире. Миром действия и волхвования.

Целый час они нас заклинают - и мы отдаемся плену без остатка…

На мой взгляд, вышедшие из рядов «Бат-Шевы» новоиспеченные хореографы не могут приблизиться к уровню Нахарина. Они слишком зомбированы, намагничены его языком, успехом, обманчивой простотой решений. Им кажется, что если перенести в свой опус тряску всех мускулов танцовщика или многозначительное падение дуэта на пол, получится образ. История. Смысл. Удача. Выглядит это у них грустновато.

Охад Нахарин не подлежит тиражированию. Надо было пройти, прожить, прочувствовать его уникальный опыт, пронести по судьбе его драмы, опыт, быть вовлеченным в его игру-созидание, чтобы ставить нечто подобное. Чтобы развить и раскрыть его размышления в танце-ритуале. Его эмоции. Его душу. Уникальность Охада Нахарина, его опыт, подчас спорный и вызывающий, существуют в единственном числе.

Из покачивающегося, таинственного света «Катакомб», из неги «Послеполуденного отдыха фавна», из немузыки-жеста, космической пустоты Чарльза Айвза, из «Лунного света» (и все это - словно расплавлено в синтезаторном, флуоресцентном, будто подсурдиненном звуке) растут эти естественные, бурные, беспомощные, захватывающие картинки.

Нет дуэтов, в которых говорится о чувствах двоих - есть дуэты, в которых разматывается, раскручивается интрига «они - и космос», «они - и азарт», «они - и вселенская печаль». И танцовщики ансамбля - секты преодолевают азбуку поддержек, арабесков, шпагатов. Они рождают новое и острое писание. Они рождают новую жизнь тела, рассказывающего о музыке. О красоте и опасности. О реальном и надмирном. О чуде общения с искусством. О всемирной хоре. О том, что свобода и преданность, долг, дисциплина связаны. Узел здесь - в музыке, которая дает нам новую душу. Знаю, что этот поток движения (да и потоку моего сознания на тему «Хоры»!) многим кажется абстрактным, неблизким. Это нормально. На планете Нагарина царствует полная демократия…Нам бы всем у него поучиться.