Эти силуэты спящие, неподвижные, заколдованные. Пурпурные аккорды из книги, текста, букв, упавших на пол в зале «Цукер», зале, который открылся зрителям в огромном здании тель-авивского «Гейхал ха-Тарбут», внизу, в андерграундовском полуподвале.

Нам сыграли вариации в пурпурном. И назвали этот страстный, изящный, печально-прекрасный театральный перформанс «Лишний человек».

«Лишний» здесь именно герой, человек - образ, который звучит не в унисон с миром. Не стандартный, не клишированный. И совершенно не важна та семантика, та традиция разговоров о «лишних людях», которую вбивала-втаптывала в головы и души старая советская школа.

Лишний - значит: не как все. Иной. Печорин, Онегин. Обломов… Я бы не обобщала таких разных героев одним термином, но школа - она и есть завод по унифицированию…

Роман Ивана Александровича Гончарова «Обломов» относится к той великой и таинственной невозвратимой поре, когда литература на русском, - молодая, разнообразная, - казалась чудом. Рильке сказал, что она граничила с Богом. И, как всякое чудо, она не могла стать рутиной, стать постоянной величиной. Все изменилось, закончилось. Тогда, в ХIХ веке, золотисто светились грандиозные произведения; ведь совершенно не зря Бунин цитирует знаменитую фазу, которую ему сказал Чехов: «Вот умрет Толстой, и все пойдет к черту». Бунин тогда уточнил: «И литература?». «И литература!» - отвечал Чехов.

Что бы ни говорилось и ни создавалось в мире сейчас, сегодня - русская словесность Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, Гончарова являет собой сияющую вершину. Некий недостижимый эталон. И в созданных тогда книгах можно было бы очень многое почерпнуть, и с их помощью можно многое осознать. Но этого нет, не будет, - в пустыне зомби-культуры только репей и колючки. Миражный свет красоты и полифония мысли тают, скукоживаются.

Режиссер Йехезкель Лазаров - человек отчаянного служения эксперименту, его театральные опыты горделивы и оригинальны. Так вышло, что прекраснейшие тексты Тургенева и Набокова засияли в интерпретации Лазарова особым смыслом, обрели молодую яркость. Движение и некая особая мелодичность жеста, незнакомые, современные акценты, бережное и уважительное отношение к первоисточнику, особая зачарованность его эстетикой делают режиссуру Йехезкеля Лазарова откровением. Пиетет и смелость, - вот так, в единстве, определяют критики дух и зерно этих работ.

И вот - «Лишний человек». Израильская версия «Обломова». Какая-то новая, прежде не виданная публикой организация Mitcha Figa - предлагает изощренный поход за впечатлениями, мыслями, - и на всем пути из фойе на балкон, и потом в один зал, пропитанный неоном и музыкой, а потом и в другой, главный, где сосредоточенно и отчаянно спят, пытаются состояться, пробуждаются и вновь засыпают герои Гончарова. Очкарик, молодой оратор, горячо читает нам что-то из Шопенгауэра, а мы, зрители, в это время связываемся, соединяемся платками, будто строимся, соединяемся в цветной ряд. Мы вдруг застываем, оглядываемся: вот ведь как! - кроме обывателей, тиранов и мздоимцев, есть еще и музыка, и эта горячая проповедь, и попытка понять мир. И философия, сформулированная достаточно просто, без снобизма. И призыв задуматься…

Оратор договаривает - и засыпает. А потом мы уже видим других спящих. Лежащих, прислонившихся, раскинувшихся на нашем пути. Пурпур и сон вовлекают. Сопровождают. И долго, спокойно, расслабленно лежит посреди сцены, посреди мира Обломов. В полном покое. А у притолоки дремлет - так же долго, бестревожно, в уютном оцепенении слуга Захар.

Темп будет меняться, нарастать, потом снова уйдет в покой. Адажио. В сон. И на всем протяжении истории над всем будет царить театральная интрига, и пружина любопытства не ослабнет.

Каким же увлекательным предстанет перед нами Обломов! Здесь он не пастозный, толстеющий увалень, чья лень феноменальна, а душа запечатана и погружена в младенческую пустоту. Этот Илья Обломов (гибкий, гуттаперчевый, балетный актер Алон Фридман, синтетический, выразительный, который умеет быть таким разным!) символ дилеммы, опыт нового прочтения классического произведения, загадка-фантазм. Вот он долго рождается из халата, падает и встает, и вызывает смех. Вот он живой и динамичный, на хорах, в ином пространстве, высоко над землей беседует с Ольгой Ильинской (автор дал ей фамилию не зря, - подчеркивая их связь, их предназначенность друг другу). В диалоге Ильи и Ильинской есть и притяжение, и страсть, и странная крылатая печаль. И то зерно истины, с которым жизнь кажется осмысленной и важной…

Жар уйдет, чары развеются - и Обломов вернется в сон. В этом сне он окажется связанным с Агафьей Пшеницыной, штопающей его халат и готовящей кулебяку. Она проста, как эта самая кулебяка… И чистая, как хрусталь, душа его обретет летаргический, безграничный покой.

Кто же знает, где смысл - в вечном беге, прагматичности, мельтешении Штольца, или в отключенности от мирской суеты и в безмятежной лени Обломова…

Захара, слугу и «альтер эго» Ильи Обломова, играет Владимир Фридман. Захар тоже ленив. Но другой, качественно иной ленью. Он хитроват и себе на уме, простонародно-мудр и высокомерен. Пластика и вовлеченность актера в эту пурпурно-метафорическую жизнь вдохновенны. Актер раскрывается в каждой реплике, в каждом жесте.

Режиссер нашел для переноса психоделического романа Гончарова на сцену интересные приемы. Свежие и яркие. Немые сцены выстроены как прекрасная живопись. Повтор жестов - как ритмическая танцевальная метафора. Символическая смысловая нить…

Особое слово надо сказать об Алин Лазаров. Ей мы (лично я - точно!) должны быть благодарны за творческий вклад как в художественное воплощение и оформление, так и в «вочеловечивание» спектаклей Йехезкеля Лазарова. Именно она, Алин, и привлекла внимание прекрасного режиссера к большим, важным и не утратившим актуальности произведениям русской литературы.

Что ж, скажу еще раз: мои беглые заметки не в силах передать силу и многоцветие спектакля. Но - как всякие заметки такого рода - эти заметки стремятся обратить на него внимание публики. Пусть «Лишний человек» поживет подольше! Идите и смотрите!