Получилось актуально, громко, по-студенчески задорно, по-человечески грустно.

Брехтовская пьеса стоит где-то на пересечении притч царя Соломона и авангардного «театра отчуждения», того театра, который создавал и исповедовал странный, восхваляемый, несравненный, многократно обруганный и обвиненный в разных грехах немецкий драматург Бертольт Брехт. Собственно, один только Брехт, без сподвижников, в единственном числе это театральное направление и представляет.

Драматургия Брехта, выдумщика, перелицовывающего знаменитые сюжеты, ловеласа, демагога, реформатора, странника привлекает и интригует. И - намекает. Намеки рифмуются с любым временем, любой властью. Сюжеты - как и у Шекспира - применимы к любому этносу и эпохе. Богемия, Грузия, Дания вся география условна, как в детской сказке. А если и Луна - тоже подойдет вполне. Брехт не мечтает, не судит (сказано же - это «Театр отчуждения», тут стоишь в стороне - и наблюдаешь, и ждешь развязки …), не учит. Он строит свои пьесы витражным способом, анархично соединяя Восток, Запад, религиозные, исторические, космические ситуации, приметы, постулаты. Боги, как простые попрошайки, гуляют по миру. Царствие небесное открывается самым презираемым. Порок в брехтовских пьесах наказывается - и торжествует. Красота, мудрость, смелость, благородство побеждают - и умирают.

Героев его пьес хочется проклясть - и пожалеть. Маркитантка Кураж питается войнами, беззастенчиво наживается на разоренных военных дорогах, теряет всех своих детей в военной мясорубке - и заставляет плакать, страдать, и страшно, кромешно звучит ее история, не оставляя нам надежды…

«Кавказский меловой круг» в оригинале включает мифическую Грузию (от Грузии только имена героев¸ да и те очень модифицированные), спор о бедных и богатых, о мятежах и устоях, легенду о материнской любви, очень аморального колоритного судью Аздака, который ну совсем не положительный, он, скорее, карикатура на судей, на судопроизводство. Но именно этот богохульник, пьяница, невежа и поступает правильно. Принимает правильное решение. Парадокс?

Да нет, жизнь… История, которую Майя Шайя почерпнула в первоисточнике и переделала немножко по своему пониманию и в связи с актуалиями, проста: в некой далекой стране народ не очень любил своего президента. Выходил на демонстрации. Выкрикивал лозунги. Типа «Каждая власть -мафия». И то-ли народ дошел до крайности в своей нелюбви, то-ли министры и армия, помощники и прихлебатели плохо выполняли свою работу, но только мятежники свергли президента. Его супруга сбежала из дворца, забыв в спешке ребенка.

Что ж, бывает, мы же с вами знаем¸ как в совершенно мирное время граждане забывают детей в автомобилях, сумки не забывают, а детей… Что же говорить о ситуации, когда стреляют и угрожают?... Бросила президентская жена дитя - а служанка Саша его подобрала. И не очень даже хотела, и пыталась подкинуть его на порог чужого дома, и боялась за свою жизнь, и жениху, которого собиралась дождаться с войны, не знала, как объяснить, откуда дитя. И много дорог прошла, многим жертвовала. И полюбила Саша этого малыша чужого, сына свергнутого тирана. И потом, когда вдруг возникла родная мамаша, и потребовала сына обратно (чтобы получить наследство…), только нахальный и приметливый судья понял ситуацию. И Саша сохранила ребенка, не отдала вдове президента… Власть поменялась опять, и это еще не было народным идеалом. Потому что народ всегда найдет, что сказать. И вы не думайте, что в стране, в которой победила революция, стало все честно, справедливо и в высшей степени гуманно. Старое прорастает в новое, перерождается, становится чем-то еще более уродливым. Так что думайте, хорошенько взвешивайте перед тем, как ломать.

Но спектакль в «Бейт-Цви» не об этом. Он о волнах истории и человечности. Когда горят города и нивы, когда злоба захлестывает все и всех, важно остаться человеком. И сохранить доверие к любимым. И не разомкнуть объятия. Это и просто, и сложно, и необходимо.

Лозунги - только бумага, сотрясание воздуха, шум и суета. Обнять ребенка, своего, чужого - гораздо важнее. Гораздо ценнее. Сберечь жизнь - задача очень серьезная. Уж, конечно, важнее¸ чем постоянно приносить жертвы абстрактным богам и древним устоям… Аздак (в спектакле, который я смотрела, в этой роли был Адам Канда) - символ народности, аутентичности, хитроватой наглости, шумного и ловкого проказливого рабоче-крестьянского оптимизма. Он - народ. И решения его - хотя и предельно субъективны, анархичны - несут в себе искорки мудрости и человечности.

Музыка Гона Алеви, эти рваные зонги и тревожные музыкальные темы, упрямая менторская и саркастическая интонация Автора (Идан Гольдман), слаженная, дружеская, четкая взаимосвязь всех игроков этой театрально-шахматной партии, понимание ими смысла игры - очень хороши. Есть вопросы к драматургии, к тому, как и куда строится дорога из желтого кирпича (это - метафора, никакого кирпича, тем более желтого, в спектакле нет). Актеры действуют увлеченно и слаженно. Хорошо двигаются, неплохо поют или подпевают.

Сценограф Нуфар Дразнер и художник по костюмам Зоар Альмалиах создали в маленьком зале Эли Лиона небольшую капсулу-камеру, в которой легко и многоцветно уместился весь мир. С его коррупцией и эгоизмом, любовью и бесстрашием. Правителями, люмпенами. С театром, который живет себе назло всем тиранам и дуракам.