Иду к тель-авивскому дому. Дом вырывается из гряды туч, - в этот день сиреневые, перепутанные с зеленью и фрагментами слепящего грозового неба тучи укрывают горизонт и город. Дом с уютным зеркалом у входа и маленькой кабинкой лифта. Поднимаюсь, мне открывают. Хозяйка выглядит, как цветок - телом тонкая, пышная прическа венчиком. Такими бывают смелые астры - цветы, и смелые противники холодного ветра…

Ее зовут Лела. Лела Мигирова. Художница.

Лела живет в двух городах - Тель-Авиве и Париже. Нет, не так. Она живет в водовороте красок, звуков, прозе и поэзии. Творит, ищет вопросы к тем вечным ответам, которые нас вдохновляют и мучают. И еще она живет во Франции и Израиле, и в ее манере, в символе художнической веры, в искусности, с которой исполнены полотна, есть французский легкий шарм и израильская многовековая притча.

Началось наше знакомство и мой путь сюда со вспышки красок на экране компьютера. С картин Лелы, найденных - по совету общей доброй знакомой, авторитетной дамы Оли Гельфанд - в интернете. Ангелы, города зимних роз… Мистерия красок, пуантилизм и кружево. Страстность мазков. Акриловая песня цвета. Ночью они мне снятся. Думаю про них. Задаю им вопросы. И захотелось увидеть работы вживую.

…Дневной свет в стеклах окон. Обиталище уютное и чистенькое. Книги. Картины. Наверное, там, в квартире, было еще что-то - но я не увидела. Хозяйка рассказывает, показывает.

- Это серия «Потерявшиеся любови», а это - «Фокусники»… Они были в прошлом году на выставке в Петах-Тикве. Половина продалась… Это мой «Спиноза», серия, еврейским гением вдохновленная…

- Как вы относитесь к тому, что раввины не пожелали принять его воззрения, отказали Баруху Спинозе в том, чтобы почитать его, как великого еврейского мыслителя?

- Раввины ошибались, их мысль, их идеология не вместила масштаб, космос Спинозы. Он был мятежником. Совершенно свободным от догм. Спиноза помещается в каждом из нас. И он все равно, в этой его мятежной свободе, нес в себе Бога. Мы все рождаемся с Богом в душе. А потом каждый для себя решает, носить Бога в себе или нет, Я общаюсь, - предпочитаю общаться, продолжаю общаться - с теми, кто носит Бога в себе. И потому я общаюсь со Спинозой…

В дни карантинов - а Лела оказывалась взаперти пять раз за время пандемии - она спасалась работой. Писала картины. «Надо было выбирать - или попасть в дурдом, или работать. Вот так возник мой Моисей…». На полотне - человек, несущий нам навстречу тяжелые скрижали-крылья.

Спрашиваю:

- Он легенда? Для вас он - миф, сказка про пришельца?

- Никто не знает, откуда этот странный человек пришел; знаем, что был заикой, знаем, что он вполне реальный. Возможно, у него была связь с другим миром. И я на выставке повесила его в окружении космических картин с астероидным дождем…

В эту влюблен мой парижский галерист… Эту почти никто не понимает… А вот работа, которая будет на обложке книги парижского приятеля, профессора Сорбонны Филиппа Моршезана. Он посмотрел работу, сказал: «Лодку убери. Окна тоже. Пусть останется только абстракция…». Раньше на его обложках был Кандинский. Теперь я…

Мы беседуем в окружении книг. Лела рассказывает. И показывает, объясняет работы. Отвечает на вопросы. Интересно, что она отвечает так, будто рисует словами. Пейзаж. Себя. Движение судьбы.

Родилась Лела Мигирова в Грузии, в Гори. Ее прабабушка, Наоми, приехала в те места еще в позапрошлом веке. Из Иерусалима. Как бы в командировку, с высокой задачей - привезла канторское пение. Грянула революция 1905 года. И вернуться домой, на Святую Землю, уже было нельзя. Внук Наоми, когда у него родилась дочь, записал девочку именем Лела. Красивым грузинским именем.

- И только четыре года назад, когда у брата родился внук, на «брите» я обратилась к ребе. И получила свое еврейское имя - Лея.

После школы Лела Элиашвили (такова ее девичья фамилия, гордая, древняя еврейская) изучала в Нальчике медицину. Там познакомилась с будущим мужем. Вышла замуж. Родила сына. Достигла в профессии настоящих высот - она доктор наук и профессор. Ее мастерство хирурга, делающего уникальные операции на ухе, было высоко оценено. Ее ценили коллеги, любили пациенты. Хотя стать профессором в Израиле ей было нелегко.

- Мы приехали в Израиль в 1992 году. Я сдала экзамены, пошла работать. А профессуру не давали долго, пока мое дело не попало к заведующему отделением в «Тель ха-Шомер», профессору Сегалю. Он посмотрел и сказал: «Что вам еще надо? Что вы от нее хотите?».

- Вы были счастливы? У вас было признание в профессии…

- Признание - это еще не счастье. Я была на Олимпе. Но я не была счастливым человеком. Мне всегда хотелось сбежать. Смена парадигмы - штука трудная, но правильная. Если плохо - надо уйти. Закрыть дверь - и пойти по другой дороге…

- …И вы ни о чем не жалеете?

- Чего жалеть? Пусть жалеют те, кто на Олимп не попал. Если достигаете вершины, - взошли, оглянулись, достигли, - снимите обувь и поднимитесь с другой стороны. Теперь я бреду на Олимп с другой стороны.

- Живопись - давняя мечта и любовь?

- Все каникулы, будучи студенткой, я проводила в Питере или Москве. Но что тогда нам было открыто? Эрмитаж, Третьяковка, Музей имени Пушкина. Тоже неплохо, тоже много шедевров. Но новизна, - крайние, шокирующие направления - это уже только сегодня. В Париже сосредоточено множество интереснейших галерей; экспозиции меняются все время, много событий.

- Да в Тель-Авиве сотни галерей, спектр - от шедевра до явного бесспорного убожества.

- Современное искусство не призвано удовлетворять наши вкусы. Оно призвано нас шокировать, и чем больше оно нас шокирует - тем более оно отвечает принципу, духу современности. Если работа вызывает шок - цель достигнута. Вот поставили перед Французским музеем, на берегу Сены нечто невообразимое, черное. Оно закрывает красивейший вид. Оно раздражает. Но в этом есть мысль, что-то эта вещь собой знаменует. Или, например, закрыли Триумфальную арку тряпками. Люди возмущены: мы приехали в Париж на три дня, и не можем увидеть Триумфальную арку… А в этом тоже есть смысл, вызов…

- Как живопись стала профессией?

- Десять лет назад я сбежала. Случай и желание побега соединились. Я оказалась в Париже. В двухмесячном академическом отпуске. Увидела потрясающие пастели художницы Мари. Спросила, можно ли взять у нее уроки. Назавтра пришла к ней с горшком, в котором были розы. И этот же горшок стал сюжетом моей первой живописной работы. Я сомневалась, задавала вопросы. Мари мне спокойно говорила: «Возможно все!» Я прошла потом еще несколько разных учебных мест, искала собственный голос. Остановилась на акрилике как самом подходящем методе изображения. Многие считают пленэр важным моментом для реализации фантазии, для обретения вдохновения. У меня иначе. Единственный раз я попыталась выйти в Париже на пленэр. Была жара, надо было где-то мыть кисти, нести воду, солнце обжигало… И я поняла: это не для меня. Больше никуда не пойду…

- Вы в самом начале нового маршрута не оставили медицину. А как же находилось время? Откуда брались силы?

- Когда готовишь побег, найдешь два часа для того, чтобы положить камушек в постройку лестницы…

- Семья вас поддерживала?

- Полностью. Очень. Во всем… Когда умер мой муж, сын ушел из университета, а я ушла из медицины…
- Это было тяжелое время. Что поддержало на плаву?

- Нашлись - слава Богу! - люди, которые спасали, согревали. С ними я и перешла по мосту.

- Где ваш дом в Париже?

- Моя маленькая съемная квартира на расстоянии десяти шагов от места, где жил Альберто Джакометти. Мы с ним друзья, потому что у Джакометти было 23 метра жилой площади, а у меня 25… На двадцати пяти метрах нельзя создавать монументальные работы. Ателье художника диктует величину, но не качество… У меня дверь отделяет прихожую от места, где я сплю. Гости ударяются головой о притолоку, хотя всегда предупреждаю… И все друзья знают, что перед приходом надо мне за полчаса позвонить, чтобы я успела превратить ателье в гостевую…

В 2018 ее работы были выставлены в канцелярии Ватикана. Семья, друзья - ее богатство и счастье.

- Я ничего у Бога не прошу, кроме здоровья для близких. Когда я начинала, когда делала первые шаги, я писала друзьям, которые в разных странах: «Верьте», и они отвечали: «Верим».

Я смотрю на бело-черный портрет. Скорбный, лиричный, очень проникновенный. Он как вскрик.

Говорю:

- Мандельштам?

- Нет, это из серии «Холокост». А вот это - Бодлер… Тут у меня недавно была встреча с учащимися французского колледжа, и учительница вскричала: «Рембо!». Рембо - так Рембо. Хотя для меня, в моей голове - это Бодлер.

Серия «Мятежные города». Рассматриваю. Перламутр движется, как морские волны. Ветер вздымает вереницы флажков, без гербов и символов. Свобода, юный азарт - здесь, в ветре и движении. Лела объясняет:

- Для мятежа человечество изобрело потрясающее место. Город. В деревне все хорошо, тишина пасторальная. В городе людям всегда чего-то не хватает. Именно город - пространство, где что-то все время пульсирует. Города, с их аэростатами, летающими машинами, скоростями, - именно та точка, тот пьедестал, откуда можно вылетать к свободе. Флажочки добавляют ощущение полета. Мятежный дух, мятежный взмах крыльев, летающие машины Леонардо да Винчи…

Работы Лелы передают магию. Они имеют свойство колдовать. Я вспоминаю слова странной, амбициозной и изумляющей Яёи Кусамы, японки, мятежницы: «Я хотела начать свою революцию, используя искусство для создания общества, которое само себе представляло». Сказано с апломбом, веско. Для монографии подойдет. Для лирического рассказа о женщине, которая творит, совсем нет.

Лела не создает общества, не кует цивилизации, не призывает ломать и возводить нечто новое.

Придуманные ею миры - сугубо индивидуальны. И потому интересны. Каждая работа - мысль, выраженная в цвете. Все композиции смонтированы из пластов цвета. Разной густоты, разной прозрачности. Они создают рельеф, главные детали словно выступают, выдвигаются с полотна. И все же не колорит, не сияние красок определяет энергию ее живописи. Хотя и колорит, и летящий контур - есть нечто новое.

Этот клубящийся розово-голубым перламутр, серый-белый-черный, - но при этом черный размывается, истаивает в гряде света, и эта церемония победна для света и убийственна для мрака… Мне кажется: глубина душевной, интеллектуальной работы, постоянный поток живой беспокойной мысли делают живопись Лелы Мигировой такой экспрессивной и магической. И эта гамма, нежно смешанная и возведенная на вершину ее собственной горы, собственного Эвереста, фиксирует синтагмы и парадигмы. Метафоры философа Мигировой.

- Вы были влюблены? Один раз, несколько? Да? Вы должны понимать, чувствовать. Любовь - это энергия, и, как энергия, она не может пропасть. Она есть где-то. И я решила, что изобрету пристанище потерявшимся любовям.

- Кого из израильских художников вы цените, с кем у вас есть созвучие, единство?

- Йосель Бергнер! Я его очень люблю! За две мои работы мне как-то дали картину Бергнера. И я счастлива! Это же прекрасно.

- А кто ваши кумиры, ваши духовные собеседники в литературе?

- Алессандро Барикко. Любимый, очень созвучный, совпадающий по стилю мышления Паскаль Киньяр. Я даже с ним знакома. Ужинали вместе.

- Да?! Он умный, тонкий, звучит, как мудрая музыка. И вы с ним сидели рядом?

- Не рядом, визави…

- …И какой он?

- Особенный. Закрытый. Одинокий. У него есть кот. Подруга. Знаете, какие у французов закрытые темы?

- Личная жизнь…

- Да, и еще деньги, спорт, политические взгляды.

- В культурной жизни Израиля есть что-то, что вас развлекает, радует, несет вдохновенное чувство единомыслия?

- Театр «Тмуна». Мне очень нравится там бывать с друзьями.

Лела пьет кока-колу («Что? вредно? Мало ли что вредно… так что - и не жить?»). Любит сладкое («У меня сейчас есть сразу три вида пирожных»). Равнодушна к спорту.

В Общинном доме 14-го квартала в Париже 2 марта открывается выставка Лелы Мигировой «В поисках потерявшихся любовей», посвященная Марселю Прусту, Прустом вдохновленная. Приуроченная к столетию со дня смерти писателя-модерниста, философа и создателя собственного стиля.

«Сегодняшние парадоксы - это завтрашние предрассудки», - слова Пруста.

Весной работы Лелы Мигировой будут экспонироваться в «Ганей Тааруха», одном из престижных комплексов в Тель-Авиве.

Прощаюсь. Она кивает пышноволосой медной головой:

- Улетаю. Впереди Париж. Увидимся…

Город, мир, плотно спеленутый теориями, предрассудками, пустыми эгоистичными устремлениями, плывет за окном автобуса. А где-то следят за нами ангелы. Изящные и древние. Которых рассмотрела художница и мятежница. Рыжеволосая Лела Мигирова…